Неточные совпадения
Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она — всею
душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо
рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.
Не было никаких сомнений в звонкой
душе Грэя — ни глухих ударов тревоги, ни шума мелких забот; спокойно, как парус,
рвался он к восхитительной цели, полный тех мыслей, которые опережают слова.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду,
душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас
порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то… в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление — если это только то, что я думаю, — скорее признак силы… Поиски живого, раздраженного ума
порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть
души, вопрошающей жизнь о ее тайне… Может быть, и с тобой то же… Если это так — это не глупости.
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как первые три гостя; с ними со всеми все более и более
порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по
душе.
— Пробовал прежде, не удалось, а теперь… зачем? Ничто не вызывает,
душа не
рвется, ум спит покойно! — с едва заметной горечью заключил он. — Полно об этом… Скажи лучше, откуда ты теперь?
«Что делать?
рваться из всех сил в этой борьбе с расставленными капканами и все стремиться к чему-то прочному, безмятежно-покойному, к чему стремятся вон и те простые
души?» Он оглянулся на молящихся стариков и старух. «Или бессмысленно купаться в мутных волнах этой бесцельно текущей жизни!»
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее
рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в
душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Алеша подошел к нему, склонился пред ним до земли и заплакал. Что-то
рвалось из его сердца,
душа его трепетала, ему хотелось рыдать.
— Ничего, брат… я так с испугу. Ах, Дмитрий! Давеча эта кровь отца… — Алеша заплакал, ему давно хотелось заплакать, теперь у него вдруг как бы что-то
порвалось в
душе. — Ты чуть не убил его… проклял его… и вот теперь… сейчас… ты шутишь шутки… «кошелек или жизнь»!
Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга
рвались из
души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…
Когда б не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если
рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой
душой,
А он, не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая раба!
И гнев мою
душу больную палил,
И я волновалась нестройно,
Рвалась, проклинала… но не было сил
Ни времени думать спокойно.
У него точно что
порвалось в
душе, та больная ниточка, которая привязывала его к жизни.
Как
рвалась его
душа в родное гнездо, а потом глубокая пропасть навсегда отделила его от близких по крови людей.
Не было мира в этой
душе.
Рвалась она на волю, томилась предчувствиями, изнывала в темных шарадах своего и чужого разума.
Когда
душа его
рвалась в Багрово, к умирающей матери, препятствия вырастали на каждом шагу.
В тоне голоса Лукьяныча слышалось обольщение. Меня самого так и подмывало, так и
рвалось с языка:"А что, брат, коли-ежели"и т. д. Но, вспомнив, что если однажды я встану на почву разговора по
душе, то все мои намерения и предположения относительно «конца» разлетятся, как дым, — я промолчал.
«Ах ты, змея! — думаю себе, — ах ты, стрепет степной, аспидский! где ты только могла такая зародиться?» И чувствую, что
рванулась моя
душа к ней, к этой лошади, родной страстию.
Ее
душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она
рвалась и томилась.
— Врешь, руками
задушу! От моих рук не уйдешь! Ана сени! — кричал он,
порываясь. Скоро он замолк от слабости.
И мало ли что мне чудилось, слушая монотонные, унылые звуки; мне казалось, что этой песнью бедняк
рвется из душной сферы в иную; что он, не давая себе отчета, оглашает свою печаль; что его
душа звучит, потому что ей грустно, потому что ей тесно, и проч. и проч.
Но вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она чувствует возможность удовлетворить естественной жажде своей
души и не может долее оставаться неподвижною: она
рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве.
Голова из зелени
рванулась вперед, глаза ее покинули Александра Семеновича, отпустив его
душу на покаяние.
Так и
рвется душаИз груди молодой!
Хочет воли она,
Хочет жизни другой!
Великую ты правду,
[Василь Андреич], говоришь. Я стар,
Заматерел в грехах; а Божье слово
В час утренней молитвы возвышает
Мне
душу грешную, и
рвутся цепи,
К земле гнетущие!
— Так. Пре-красно. Продолжайте, молодой человек, в том же духе, — произнес Завалишин, язвительно кривя губы. — Чудесные полемические приемы, доктор, не правда ли? Воскресенский и сам чувствовал в
душе, что он говорит неясно, грубо и сбивчиво. Но он уже не мог остановиться. В голове у него было странное ощущение пустоты и холода, но зато ноги и руки стали тяжелыми и вялыми, а сердце упало куда-то глубоко вниз и там трепетало и
рвалось от частых ударов.
Ее
душа разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было; никто не стеснял ее; никто не удерживал, а она
рвалась и томилась.
Певец чистой, идеальной женской любви, г. Тургенев так глубоко заглядывает в юную, девственную
душу, так полно охватывает ее и с таким вдохновенным трепетом, с таким жаром любви рисует ее лучшие мгновения, что нам в его рассказе так и чуется — и колебание девственной груди, и тихий вздох, и увлаженный взгляд, слышится каждое биение взволнованного сердца, и наше собственное сердце млеет и замирает от томного чувства, и благодатные слезы не раз подступают к глазам, и из груди
рвется что-то такое, — как будто мы свиделись с старым другом после долгой разлуки или возвращаемся с чужбины к родимым местам.
— О сын мой, разве твоя
душа не дрожит и не
рвется мне навстречу? Это я — тот, кто дал тебе жизнь и свет. Это я, твой несчастный, больной, старый отец. Отвори же, отвори скорее: на улицах голодные псы воют на луну, а мои слабые ноги подкашиваются от усталости…
Ты ждал, ты звал. Я был окован.
Вотще
рвалась душа моя!
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.
С тем же безумием любви, каким была проникнута его ненависть, Николай
рванулся к отцу, увлекая за собой Ниночку. И все трое, сбившиеся в один живой плачущий комок, обнажившие свои сердца, потрясенные, они на миг стали одним великим существом с единым сердцем и единой
душой.
А между тем
душа моя неистово
рвалась к ней… Я тосковал, как впервые влюбившийся мальчишка, которого не пускают на rendez-vous [свидание (франц.).]. Искушенный происшествием в пещере, я жаждал нового свидания, и из головы моей ни на минуту не выходил вызывающий образ Ольги, которая, как я знал, тоже ждала меня и изнывала от тоски…
И с тех пор я ни разу не был у Калининых, хотя и бывали минуты, когда я страдал от тоски о Наде и
рвалась душа моя,
рвалась к возобновлению прошлого… Но весь уезд знал о происшедшем разрыве, знал, что я «удрал от женитьбы…» Не могла же моя гордость сделать уступки!
Я видела, что надо мной смеялись, и
душа моя
рвалась на тысячу частей. Но я была слишком горда и самолюбива, чтобы показать себя обиженной и оскорбленной.
Одна я не спала, не могла уснуть.
Душа моя
рвалась на части. Сердце билось и горело. Кровь стучала в висках. Я задыхалась от бессильной, бешеной злости.
«Она
задушит ее!» — вихрем промелькнуло в голове девочки, и вне себя Дуня
рванулась с постели.
Как ни печальна была доля бедных девочек проводить лучшее в году летнее время в душных помещениях «углов» и «подвалов» или в убогих квартирках под самой крышей, все же они были «дома» на «воле», а не взаперти, среди четырех стен казенного, мрачного здания. И
рвалась из казны «на эту волю» сложная детская
душа. Были между ними и такие счастливицы, которые попадали «на дачу».
Князю Мышкину Достоевского мучительно чужд и недоступен «вечный праздник природы». Как незваный гость, «всему чужой и выкидыш», тоскливо стоит он в стороне и не в силах отозваться
душою на ликование жизни. Для Толстого же этот праздник — свой, родной. Он
рвется в самую его гущу, как ласточка в воздух.
«Осанна, прошедшая через горнило сомнений»… Каким бы ясным, твердым блеском должна сверкать такая осанна, как страстно должна бы устремляться навстречу сомнениям, как бурно
рваться к покорению человеческих
душ! Но одна лишь усталость и задушенное отчаяние слышны в спокойной осанне благообразных праведников Достоевского.
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это
рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и дым…
В сумеречной глубине
души человеческой лежит дьявол. Ему нет воли. Его держит заключенным в низах
души тяжелая крышка — бог. Дьявол задыхается в глубине,
рвется на волю, просит жизни. И все очевиднее становится для человека, что это
душа его просит воли, что рвущийся из-под крышки дьявол — это и есть он сам.
Майорша плакала и тужила совсем не о тех башмаках, о которых она говорила: и башмаки, и брак, и все прочее было с ее стороны только придиркой, предлогом к сетованию:
душа же ее
рвалась к иному утешению, о котором она до сегодняшнего вечера не думала и не заботилась.
Кажется, Магнус заметил это. Или хмель снова овладел им. Или то буйство, каким пылала его
душа, не могло долго держаться ни в каких плотинах,
рвалось наружу. Но он угрожающе качнул своей тяжелой взрывчатой головою и крикнул...
Знала, что Милица будет
порываться всем существом своим ехать в Белград, где находились сейчас в такой опасности все близкие её сердцу; что, все равно, всякие занятия и ученье в институте вылетит y неё из головы и, что самое лучшее будет — это доставить возможность девушке проследовать на родину, где уже были вся её
душа, все её мысли.
Мой переезд от Тифлиса до Петербурга по железной дороге мало занимал меня. Вся
душа моя
рвалась назад, в пленительный Гори, в мое родное, покинутое гнездышко.
Всей
душою я
рвался к Конопацким, но для чего-то сидел и смеялся с Зиной.
На толкучке топчутся люди. Кричат, божатся, надувают. Глаза беспокойно бегают, высматривая копейку. В разнообразии однообразные, с глазами гиен, с жестоким и окоченелым богом в
душе, цыкающим на все, что
рвется из настоящего. Как из другого мира, проезжают на дровнях загорелые мужики в рваных полушубках, и угрюмо светится в их глазах общая тайна, тихая и крепкая тайна земли. Среди них хожу я, с мозгом, обросшим книжными мыслями.